Прощайте же, дорогой друг, не говорю до свидания, потому что не смею надеяться увидеть вас здесь. Между мной и милой Москвой существуют непреодолимые преграды, и судьба повидимому решила нагромождать их с каждым днем. Прощайте, постарайтесь и впредь лениться не больше, чем это было до сих пор, и я буду вами доволен. В настоящее время ваши письма мне нужнее чем когда-либо. В моем теперешнем заключении они будут для меня высшим наслаждением. Только они смогут связать мое прошлое и мое будущее, которые уходят каждое в свою сторону, оставляя между собой преграду из двух печальных и тягостных лет. Возьмите на себя эту скучную, но милосердную обязанность, и вы помешаете погибнуть человеческой жизни. Только вам одной я могу сказать всё, что думаю: хорошее или дурное, что я вам уже доказал своей исповедью. И вы не должны оставаться в стороне, не должны потому, что я прошу от вас не снисходительности, а благодеяния. Несколько дней тому назад я был встревожен, теперь это прошло; всё кончено. Я жил, я созрел слишком рано. И грядущие дни пройдут без сильных впечатлений!..
Он был рожден для счастья, для надежд…
Прощайте. Мои «поклоны» всем. Прощайте, не забывайте меня.
М. Лермантов.
P. S. Я никогда ничего по вашему поводу Евреинову не писал; и вы видите, что всё, что я сказал об его характере — правда. Единственно я был неправ, называя его лицемером — для этого он не располагает достаточными средствами — он всего-то враль.
До 1953 года это письмо Лермонтова печаталось в собраниях писем Лермонтова под № 12. Но, как убедительно доказал И. Л. Андроников, письмо следует датировать серединой октября, и, следовательно, оно предшествовало письму Лермонтова к М. А. Верещагиной (см. Соч. изд. библиотеки «Огонек», т. 4, 1953, стр. 464–470). О вступлении в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров Лермонтов сообщал М. А. Лопухиной в не дошедшем до нас письме от 3 октября 1832 года. Ответ Лопухиной от 12 октября 1832 года (см. настоящий том, стр. 463) Лермонтов должен был получить около 15 октября. Из текста письма видно, что Лермонтов еще не знает мнения Марии Александровны о его поступлении на военную службу. Но о самом поступлении в юнкерскую школу он говорит как о деле, ей уже известном. Следовательно, это письмо писано до получения ответа Лопухиной, т. е. до 15 октября 1832 года.
Стр. 419, строки 13–14. Alexis — А. А. Лопухин (см. настоящий том, стр. 742).
Стр. 419, строка 19. Sophie — С. А. Бахметова (см. настоящий том, стр. 700).
Стр. 419, строки 20–21. «…le saint du Voronège lui aurait il conseillé de m'oublier?» («…не воронежский ли угодник посоветовал ей позабыть меня?»). 6 августа в Воронеже были «открыты» мощи святого Митрофана. С. А. Бахметева уехала в Воронеж как раз около этого времени. Лермонтов подчеркнул слово угодник, тем самым иронически выделив это слово.
Стр. 420, строки 3–4. «…une barrière de 2 tristes, pénibles années» («…преграда из двух печальных и тягостных лет»), о которой пишет Лермонтов, свидетельствует о том, что вынужденный уход из Московского университета и отказ от мысли продолжать университетское образование в Петербурге не легко дались Лермонтову и что, связывая свою судьбу с военной службой, он понимал, насколько это решение коренным образом изменит его жизнь.
Стр. 420, строки 13–30 — стихотворение М. Ю. Лермонтова (см. настоящее издание, т. II, стр. 63).
Стр. 420, строка 32, poclony — слово «поклоны» написано латинскими буквами.
Стр. 421, строка 1. Evreïnoff — Евреинов Павел Александрович (см. настоящий том, стр. 702).
Печатается по автографу — ГПБ, Собр. рукописей М. Ю. Лермонтова, № 15, 2 л. Карандашные пометы на л. 1: «10» «К А. Верещагиной 1832 ноябрь, п. ч. это письмо — ответ на письмо Верещ<агиной> от 13 окт. 1832», и на л. 2 об.: «Autographe de Michel Lermantoff». Письмо получено от дочери А. М. Верещагиной.
Отрывок (начиная от слов «femme injuste», кончая словами «trois insupportables») напечатан в «Русск. мысли» (1883, кн. 4, стр. 83). Полностью в Соч. под ред. Висковатова (т. 5, 1891, стр. 389–391).
Перевод
Женщина несправедливая и легковерная! (заметьте, что я имею полное право назвать вас так, дорогая кузина). Вы поверили словам и письму молодой девушки, не разобравшись в них. Аннета говорит, что никогда не писала, будто у меня была неприятность, а только, что мне не зачли, как многим другим, годы, которые я провел в Москве, ибо во всех университетах проведена реформа, и я боюсь, как бы не пострадал и Алексей, потому что к трем нестерпимым годам прибавляют еще один.
Вы должно быть уже знаете, милостивая государыня, что я поступаю в Школу гвардейских подпрапорщиков, что лишит меня к несчастью удовольствия вас увидеть в ближайшее время. Если бы вы могли догадаться, сколько огорчения мне это причиняет, вы бы меня пожалели, не бранитесь же больше и утешьте меня, если у вас есть сердце.
Я не могу постичь, что вы хотите сказать выражением «взвешивать слова», я не помню, чтобы я писал вам что-нибудь подобное. Сверх сего, я благодарю вас, что вы меня выбранили, это мне урок на будущее время, и, если вы приедете в Петербург, я надеюсь вполне отомстить за себя — и с избытком да еще сабельными ударами — и без всякой пощады, слышите ли вы! Но пусть это вас не пугает; все-таки приезжайте и привезите с собой многочисленную свиту и Софью, которой я не пишу, потому что на нее дуюсь. Она мне обещала написать, вернувшись из Воронежа, длинное, письмо, но я замечаю только длительность времени, заменяющую самое письмо.
А вы, дорогая кузина, обвиняете меня в том же, а ведь я написал вам два письма вслед за Павлом Евреиновым. Но так как они были посланы по адресу дома Столыпина в Москву, то я уверен, что их поглотила Лета или же жена какого-нибудь лакея обмотала свечи моими нежными посланиями.